Артисты
Светлана Галкина, Владимир Дербенцев,
Максим Гуралевич, Екатерина Боброва
о спектакле «Сладкоголосая птица юности», режиссере Андреасе Мерц-Райкове, зрителях, сцене и о себе
о спектакле
Максим, после первого показа спектакль сыграли уже несколько раз. На ваш взгляд, все ли получилось?
Максим: Совершенству нет предела, конечно. Понятно, что еще можно работать и работать, но мне кажется, и режиссер, и актеры (насколько было возможно) задачу выполнили. Я думаю, и у меня по внутренней линии все сложилось. Так что на данном этапе могу сказать, что все удалось.
Екатерина, если представить, что мы находимся в параллельной Вселенной и у вас есть возможность выбрать себе роль, то какой она могла бы быть?
Екатерина: В «Птице»? Очень нравится моя. В первом акте интересная задача – работа с камерой и потом (когда все попадают под действие наркотиков) превращение в эту камеру. Во втором – Вайолет, которая через монолог Островского говорит Чэнсу: «Ты должен сейчас потерять себя, и я помогу тебе обрести себя нового». Тоже интересно. Кстати, когда мне сказали выучить этот монолог, я подумала, что это неправда.


Владимир, как вы считаете, что движет вашим героем? Он действительно любит Хэвенли или у него другие мотивы?


Владимир: Конечно, любит. Хэвенли – его первая любовь. И в нашей истории они остаются вместе: ее отец Босс Финли настаивает на своем, Хэвенли сдается и выходит за Скаддера.
А получение нового статуса, положения в обществе – это сопутствующие факторы. На первом месте у Джорджа искреннее чувство.


Как вы думаете, как сложилась история вашего персонажа в итоге? Что не увидел зритель?
Владимир: У моего персонажа в жизни будет все хорошо, так как у него найден общий язык с главным человеком этого города, с губернатором, и женитьба на Хэвенли в любом случае состоится. Джордж уже стал главным врачом больницы с помощью своих связей, например. Да, может быть, семейная жизнь будет не такая счастливая, но в плане общественной деятельности и карьеры у моего персонажа все в порядке.
Максим, существует много интерпретаций главного героя, а вот для вас какой он – Чэнс Уэйн?
Максим: Дело в том, что когда я только прочитал пьесу, то представлял его совершенно не таким, какой он получился. И играл бы его по первому плану, то есть воплощал тот образ, который у меня возник в первый момент. Но во время репетиций режиссер совершенно поменял мое представление о герое. Например, в фильме «Сладкоголосая птица юности» Чэнс брутальный, хитрый, мужественный, расчетливый. А у Андреаса он другой, хоть и желающий стать крупной личностью, но внутренне очень мелкий. И играл я, собственно, так, как просил меня режиссер. Старался принять, понять и внутренне оправдать героя.
Вообще, мне кажется, что таких людей как Чэнс в современности очень много. Я не могу ручаться, что я не такой, потому что об этом могут сказать только мои поступки. Но если взглянуть со стороны, то вокруг много мелочных людей. Не знаю, к сожалению или к счастью, на их фоне можно здорово выделяться, но хотелось бы больше крупных личностей. Чэнс Уэйн для меня, наверное, один из несчастных, который гонится за звездой. Парень он симпатичный, в некоторых вещах положительный, да и помыслы вроде как светлые, но все его слова – это в первую очередь способ доказать самому себе и главное всем вокруг какой он крутой. Нельзя считать себя идеальным, ведь обязательно найдется кто-то лучше. В мире нет ни одного человека, который был бы во всем лучше всех. Проблема Чэнса в том, что он не хочет это признать.
Значит, его должно быть жалко?
Максим: Я думаю, да. Не то чтобы каждый зритель должен его жалеть, но обычно к таким людям испытываешь жалость.
Хотели бы вы позаимствовать у него какие-то качества?
Максим: Мне кажется, все то, что есть у этого персонажа, есть у всех, так или иначе. Например, зависть или великодушие. Дело в том, как мы над собой работаем, в какую сторону идем и что в итоге доминирует. Во всех нас есть злодей. Поэтому качества, которые есть в Чэнсе, наверняка есть и во мне.
Светлана, в пьесе Чэнс Уэйн говорит вашей героине следующие слова: «Я не прошу у вас жалости. Даже этого не надо, только понимания». Как все-таки относится Принцесса Космонополис к Чэнсу?
Светлана: Режиссер Андреас Мерц-Райков существенно сократил текст оригинала пьесы, что вполне естественно: режиссеры оставляют в пьесе ту мысль, которая волнует их. Поэтому этих слов в постановке не было. Моя героиня не видит того, что он просит жалости. Чэнс Уэйн использует мою прекрасную героиню. И-с-п-о-л-ь-з-у-е-т. А она его, в свою очередь, тоже и-с-п-о-л-ь-з-у-е-т, чтобы спастись от боли. Она трагически переживает провал фильма. Как ей кажется, ее творческая работа потерпела крах. Мне эти чувства ясны и понятны: земля уходит из-под ног, и ты не знаешь, что делать. Она нашла радость в этом мальчике, Чэнсе. Мальчик дает ощущение жизни, драйва, возможность веселиться, напиваться, хохотать. С ним можно делать все, чтобы уйти от реальности. В своих корыстных целях он привозит ее в свой город, она в алкогольно-наркотическом угаре и не осознает, что происходит. А спустя какое-то время происходит отрезвление. Ей нужно, чтобы мальчик-игрушка всегда был рядом, но игрушка начинает исчезать. И это неприятно.
В вас есть что-то от образа Александры дель Лаго?
Светлана: Только то, что мы обе актрисы. Мне нравится, что у меня есть возможность познавать неведомую природу отношений, играя такие роли. В последнее время мне стали давать роли властных и сильных женщин: Кабаниха в «Грозе», Гертруда в «Розенкранц и Гильденстерн мертвы», в «Дядюшкином сне» я тоже такая сильная дама. Мне это странно, потому что лично я ощущаю себя белой и пушистой, мурчащей на подушке. Мне никогда еще не приходилось делать на сцене то, что наш режиссер называл «сексуализацией» (смеется). Например, сцена на кровати с соблазнениями и хулиганством. Андреас всегда объявлял на репетициях: «Итак, начинаем сексуализацию!» Мне было интересно исследовать степень своей свободы, искать ходы и внутренние пристройки к партнеру в спектакле.
об Андреасе Мерц-Райкове и эпическом театре Бертольта Брехта
Владимир, режиссер спектакля, Андреас Мерц-Райков,— последователь брехтовского метода работы. Является ли этот метод для вас чем-то новым? С какими трудностями вы столкнулись во время работы над спектаклем?
Владимир: В наших театральных школах обучают по методу Станиславского: это главная книга, главный учитель.
Но величина Брехта нисколько не меньше, чем величина Константина Сергеевича. Безусловно, когда мы обучались, нам был интересен и брехтовский метод. Мы даже пытались что-то делать по нему и с педагогами, и в самостоятельных отрывках. Поэтому я немного знал, в чем смысл системы и чем принципиально она отличается от системы Станиславского.
Андреас учился по этой системе. Он даже разговаривал с нами другими категориями, не так, как разговаривают режиссеры, работающие по системе Станиславского.
Да, поначалу мы не понимали досконально – чего же он просит. Так получилось, что мы с Максимом Гуралевичем, исполнителем роли Чэнса Уэйна, начали работать раньше остальных. И у нас был удивительный процесс, когда от абсолютного непонимания мы пришли к чему-то такому, от чего начали получать удовольствие. Это, я считаю, очень важно.
Еще было сложно разложить все на безусловное физическое действие, чтобы за каждым жестом, движением был смысл. То есть не просто «беру кружку, делаю глоток, ставлю кружку». Это должно быть для чего-то нужно. Если это не работает на общий смысл – просто не бери кружку.
И конечно, была проблема коммуникации. Хотя с нами работали удивительные переводчики, и сам Андреас понимает русский язык. Но было небольшой проблемой, когда мы не могли на уровне простого диалога договориться.
Вообще за последнее время это один из интереснейших процессов. Артисты (я знаю, я не один такой) вообще больше любят репетировать, чем играть спектакль. Андреас очень зарядил нас. Я не знаю человека в нашем спектакле, который сказал бы, что работа над ним ему ничего не дала, все что-то приобрели.
Максим, а как вам работалось с Андреасом Мерц-Райковым? Есть ли специфика сотрудничества с иностранным режиссером?
Максим: Конечно, есть. В первую очередь это касается организации творческого процесса. Русские режиссеры подходят к работе мягко, даже в те моменты, когда от актера очень многое требуется. Наши репетиции строятся определенным образом. Мы приходим, разминаемся, а потом приступаем к делу, так складывается в большинстве случаев. Обычно репетиции длятся где-то три-четыре часа, и только ближе к сдаче спектакля бывают продленки, которые идут по восемь часов. А вот у Андреаса все было организовано очень жестко, никаких опозданий и сразу же продленки. К тому же он считает, что актер должен с первого прогона быть максимально включен. Наши режиссеры дают нам определенную свободу, они понимают, что вначале ты только намечаешь роль, и постепенно будешь набирать, выдав в конце определенный результат. А Андреас же этот результат требовал сразу, с первых репетиций. Мы каждый раз выкладывались на сто процентов, кричали, плакали, «умирали» и т. п. Для русских артистов это очень тяжело, потому что мы все-таки привыкли играть по какому-то вдохновению, а у него оно как будто встроенный гаджет. То есть у Андреаса внутри технически все очень выстроено, и он готов работать прямо в эту секунду. А нам нужно «помять воздух», немножко поговорить, пристроиться. Поэтому на его репетициях мы очень сильно уставали, были буквально измотаны. Когда он понимал, что у нас недостаточно энергии, то вместе с нами бегал, прыгал по всему залу, да так, что был весь мокрый насквозь, это он заряжал пространство и нас, конечно. Можно сказать, что у него приходилось работать на разрыв аорты.
И вам понравилось так работать?
Максим: Да, конечно, хоть это и очень сложно, но вместе с тем и безумно интересно. Ведь когда мы преодолеваем трудности, тогда мы развиваемся.
В одном из интервью вы говорили, что больше всего вам запоминаются роли, в которых приходится сталкиваться с какими-то трудностями. Вот и здесь вам пришлось нелегко, значит, можно утверждать, что эта роль вам запомнится?

Максим: Конечно, сейчас это самый запомнившийся мне спектакль. Именно репетиционный процесс, он был удивительный, выжимающий из тебя все соки. К тому же, безусловно, здорово осознавать, что занимаешься каким-то большим делом. Во-первых, «Сладкоголосая птица юности» – качественное серьезное произведение. Во-вторых, мне довелось работать с любопытным и интересным режиссером.
Екатерина, как вам работа с Андреасом?
Екатерина: Было очень интересно! И непривычно: другая – брехтовская – театральная школа, другое видение в связи с этим, чужой язык. Даже не один язык. Андреас владеет тремя, в работе мог использовать любой – и все было понятно. Поражало наличие у него неиссякаемого набора опций: когда какой-то вариант не подходил, он тут же выдавал сотню новых. Тренинги, работа с пространством – и все вокруг совсем по-другому начинает восприниматься. Вечером шла домой и не знала, что иду домой, могла уйти без сумки. Потому что полностью была в этой работе.
Пилон вы осваивали специально для роли?
Екатерина: Да. Мне приходилось это делать во время новогодних сказок. Непросто было с Юлией, моим тренером, выбрать время занятий из-за большой загруженности обеих. Еще я тогда болела гриппом и были моменты, когда из-за высокой температуры не могла даже прикасаться к стали. Но я чувствовала, что должна научиться. На первом показе режиссеру не все получилось, и мне предложили отменить пилон. Меня тогда такие чувства захлестнули. Сказала, что все сделаю. И сделала. Это один из плюсов нашей профессии – возможность осваивать новые навыки.
Максим, вы впервые столкнулись с брехтовской системой работы на сцене?
Максим: Именно по этой системе я не играл, но когда режиссер стал нам объяснять что это такое, я понял, что у нас в принципе во многих спектаклях присутствуют ее элементы. Но дело в том, что Андреас ограничил эту систему, и тогда у нас всех немного закипел мозг. У меня точно. Я не понимал, как можно выключиться из того процесса, в котором я нахожусь как персонаж, и стать просто актером. Ведь мы привыкли погружаться и существовать только с партнером, а здесь помимо этого нужно держать внимание зрителей и пребывать на грани двух реальностей: той, которую предполагает спектакль, то есть я и встречающиеся мне герои, и настоящей, где на меня смотрят зрители. В таких обстоятельствах я могу в любой момент к ним обратиться и среагировать на чих или звонок телефона, это все нельзя пропускать. Например, на спектакле сломалась камера, можно выйти в зал и сказать: «Друзья, сегодня у нас не работает камера, но мы сейчас попытаемся сыграть так, чтобы вы все поняли». Но все равно, я думаю, до конца мы все-таки не играем по Брехту, мне кажется, у нас получился синтез этого метода и русской школы. Благодаря такому слиянию, по-моему, у нас вышло что-то новое, неизведанное, но при этом увлекательное.
У Брехта актер должен найти в себе какие-либо ситуации, переживания, чувства, которыми он наполнит своего персонажа, и мне кажется, это придает некую интимность. Поэтому можно ли сказать, что зрители на сцене видят не только Чэнса Уэйна, но и Максима Гуралевича, который существует в предлагаемых обстоятельствах?
Максим: Даже не знаю, я не могу говорить, что не поступил бы так же, как мой герой, потому что никогда не говори «никогда». Я, конечно, вкладываю туда свои эмоции по поводу каких-то вещей. Мой персонаж по сюжету совершает определенные поступки, и я как актер пытаюсь их оправдать. Например, если ты в жизни нечаянно пролил кофе на человека, ты себя оправдываешь, ведь это случайность, а другой человек этого не делает. Так и тут: ты оправдываешь поступки героя, но не могу сказать, что я себя играю. Но непременно артист в любую роль привносит что-то свое и, конечно, пропускает события через себя.
Светлана Галкина: об актерах и зрителях
Чэнс Уэйн сказал: «Люди в этом мире делятся на тех, кто умеет любить и находит в этом величайшее счастье, и на тех, кто способен лишь наблюдать и завидовать. Зрители и актеры...»
Как, лично по вашему мнению, делится этот мир?


Мне кажется, наш мир не делится. Все зависит от периода времени. У меня, например, огромная потребность любить. Со школы я очень влюбчивая. Влюблялась в каждого одноклассника, влюбляюсь в партнеров, в красивых людей, в женщин, в мужчин. Очаровываюсь талантливыми и красивыми. Когда ответной любви нет, можно сесть и пострадать: «Ой, меня никто не любит!» Но я не вижу в этом смысла. Зачем? Если я могу любить, влюбляться. Всему свое время. Есть время, когда я влюбляюсь и в меня – и тогда можно только позавидовать, а бывает, когда просто наблюдаешь. Мне вот сейчас можно позавидовать (смеется).
Все герои в пьесе отчаянно пытаются поймать Птицу юности, будь это слава, былая красота и, в конце концов, любовь. Как, по вашему мнению, можно остановить время или повернуть его вспять?

Я этим сейчас и занимаюсь. Я занимаюсь любовью к себе. Этим можно повернуть все, что угодно. В определенный период времени и даже возраста. Сейчас я чувствую себя гораздо увереннее и спокойнее, чем в 20 лет. Я не хочу себе тот мозг, который у меня был в 20 лет. Вечно недовольная собой, с чудовищно низкой самооценкой, не умеющая радоваться мелочам. Мир был раскрашен в серо-черные тона. Сейчас другой человек просыпается, оживает. Это и есть возращение молодости. Человечество создало для нас столько «вкусняшек»: тренажерный зал, уход за своим прекрасным телом, вкусная еда, море! Я всегда себя спрашиваю, чего я хочу. Это внутреннее ощущение света – когда ты просыпаешься, и тебе нравится просыпаться. Тебе нравятся люди, которые тебя окружают. Ты уже сам выбираешь не идти туда, где тебе не нравится. Это не борьба за молодость, это удовольствие от жизни. Мне кажется, что такое мироощущение гораздо приятнее, комфортнее и любимее.

Как переключились на такое мироощущение?

Бесконечная работа над собой. Это не насилие, а усилие. Постоянный поиск себя. Литература, учителя, люди – было много ошибок, тупиков и заблуждений, поворотов. Мы рождаемся пройти определенный путь. Начиная с родителей. У меня долго были претензии, что меня недостаточно любили. Мои родители любили, как могли. И это уже потом понимаешь. Спроси моих детей, они скажут: «Она нас вообще не любила – у нее времени не было, она работала». А мне казалось, я разрывалась от любви. Это такие тонкие вещи, когда ты понимаешь, что ты родился, и тебя начали переделывать: папа, мама, социум, школа. И в какой-то момент ты перестаешь понимать, где ты сам. Ты все время кому-то должен: муж, дети. Бежишь и думаешь, кому это надо. А где я? Чего хочу я? И ты начинаешь долгий путь к себе. А он такой прекрасный, на пути столько открытий. Ты оказываешься таким хорошим человеком. Любой, повернувшись к себе, видит перед собой прекрасного человека, удивительного, светлого, доброго.

Ваш зритель – какой он? Как вы его себе представляете?

Я своего зрителя не представляю, я его чувствую. Особенно когда спектакль новый. Я чувствую момент, когда зал нужно завоевывать. Чувствую, что зритель замер, сидит и не понимает, как относиться к происходящему. И у меня внутри начинается работа: автоматически я начинаю располагать к себе зрителя. Завоевывать, выполняя параллельно все актерские задачи. И когда я чувствую что он мой, это такой кайф! Я ему даю, а он мне отдает. Это чувствуется на каком-то невидимом уровне! Когда они идут за тобой, любимые мои, это такой кайф! Когда ты это ловишь, ты как будто купаешься в теплом море на сцене. Я чувствую зрителя как распахнутые теплые руки. У меня такой зритель. Очень теплый. Это такая любовь, такое счастье!
Как вы понимаете, что зрителю спектакль понравился? По громкости аплодисментов?

Когда смеются вместе с тобой, когда замирают, когда дышат вместе с тобой. Про аплодисменты все неоднозначно. Я была свидетелем того, когда после не самых удачных спектаклей зал вставал и хлопал. Аплодисменты еще не показатель того, что спектакль удался. Мне важнее, что внутри происходит. Кашляют – не кашляют, замирают, смеются – не смеются. Я слышу все шорохи, звуки телефонов. Вчера у меня был моноспектакль «Оскар и Розовая Дама». Ты один, любой шорох ты тут же ловишь. Когда ты спектакль накатал и наиграл, намного проще: если на одном повороте не зайдешь в вираж, значит на следующем точно зайдешь. На новом спектакле чуток ко всему. Надо полгода поиграть его, чтобы утвердиться внутри, успокоиться.

Элизабет Тейлор сыграла Александру дель Лаго в одноименном фильме 1989 года, снятому по пьесе. Есть ли у вас кумир среди голливудских актеров?

В свое время я была потрясена Лайзой Миннелли в «Кабаре». Меня завораживали ее актерский талант, пластика, танец, голос, ее женственность, мягкость. Когда я готовилась к «Птице» («Сладкоголосая птица юности»), я почему-то пересмотрела один фильм. Не помню его название… Главная героиня фильма произвела на меня очень сильное впечатление. Не помню, как зовут актрису, но она такая мощная стерва, такой секс в глазах. Мы этого стесняемся. Русская актерская школа советского периода игнорировала этот «аспект». И теперь всему приходится учиться самостоятельно (смеется)… Вспомнила: актрису зовут Шэрон Стоун! А фильм называется «Основной инстинкт». Я его давно смотрела, но как-то не тронуло. А тут пересмотрела, и от увиденного в восторге.

Шэрон Стоун
Кадр из фильма «Основной инстинкт»
Лайза Минелли
Кадр из фильма «Кабаре»
Элизабет Тейлор
Что вы пожелаете молодым людям, которые полны амбиций и встречают на своем пути немало искушений?

Я всем желаю удачи! Пусть искушения будут только на радость. «Дожевал» свое искушение и дальше пошел. Искушения будут всю жизнь. Не нравится тебе там, куда ты попал – вставай, уходи. Иди туда, где тебе нравится. Если искушение деньгами, ты ради этого от чего-то отказываешься… Так у нас работа такая. У многих – семья и дети. Зарабатывать деньги на свою семью – это нормально. Я зарабатываю в актерской профессии, чем могу: и педагогикой, и антрепризами, и в театре работаю, и в кино снимаюсь. И мне это нравится. Я делаю то, что я люблю и умею. Какой вывод я для себя сделала: нет неправильных решений. Если ты в тот момент принял решение, ты мог поступить только так. Это выбор, и мы имеем право на ошибку! И когда ты повзрослеешь, скажешь «Ай да я, молодец!»
Крушение мечты, ожиданий или идеала – ситуация не из приятных, и всегда больно переживается. Что нужно делать, когда мечты рухнули? Когда упал, а сил встать нет?

Человек просто смотрит в одну точку. Мечта не сбылась, но их же так много, придумай другую! Я всегда о чем-нибудь мечтаю. Если есть цель, не надо за нее держаться двумя руками. Ты хочешь, значит, пусть это будет. Живи сегодня, открывай глаза, учись переключать свое внимание на хорошее. Смотреть на мир позитивно – это как мышцу тренировать. Все достигается тренировкой. Например, для начала находи 5 хороших событий в день. И когда ты в течение дня/недели/месяца будешь отслеживать хорошие события, ты просто не заметишь, как шанс придет к тебе сам совершенно неожиданно. Вселенная устроена так, что она дает тебе все, что ты хочешь, и даже больше. Она все делает для тебя. Но мы встаем в позу и говорим, что мы все можем сами, не видя этих шансов. При открытом взгляде на жизнь ты всегда будешь купаться в подарках судьбы и оказываться в нужное время и в нужном месте.
Екатерина Боброва: о судьбе и птичках
Как и почему в вашей жизни появился театр? Можно ли говорить, что это был зов сладкоголосой птицы творчества?

Да, наверное, можно. Птица звала класса с пятого. Вся деятельность была связана со сценой: театральные студии, кружки, вокал, КВН. Этого было много и на все как-то хватало времени: и на занятия, и на выступления, и на учебу в школе. Когда в старших классах все выбирали профессии, я не особо сомневалась – точно знала, куда хочу.
Ваша героиня, Вайолет, с интересом пробует взятую у Чэнса таблетку, которая «изменит все». А вы в своей жизни сейчас хотели бы что-нибудь изменить?

Прямо сейчас – нет. Бывает, что человеку хочется все большего, ему постоянно чего-то недостает. А бывает, что он здесь, в этой конкретной точке, и ему хорошо. Может, через год, или месяц, или неделю и мне захочется перемен. Но сейчас все очень устраивает, я будто и мечтать о таком не могла. Может, это и есть счастье?
А в прошлом были решения о переменах, о которых приходилось потом жалеть?

Жалеть? Нет. У меня есть… установка. Я дружу с судьбой. Я ей доверяю и верю, что она делает только так, как для меня будет лучше. Там, где можно увидеть проблему, я ищу урок. И когда его нахожу и усваиваю – все плавно переходит на новый этап. Без конфликтов и негатива.
И напоследок о птичках: у вас есть любимая?

Из-за своих небольших размеров я люблю все большое. И больших птиц в том числе. Каких-нибудь похожих на гигантского орла, который спас Гэндальфа во «Властелине колец». Такой бы идеально мне подошел.
Максим Гуралевич: о театре и кино
Ваш персонаж верит в свою исключительность и в то, что все его мечты обязательно сбудутся, близко ли вам это?

До тридцати лет я мог сказать, что я мечтатель, но сейчас не совсем. Конечно, это качество не спит, но главное, оно хорошо синтезируется с моей реальностью и с ощущением того, как должно быть и как будет. Я просто верю во что-то хорошее, не знаю, можно ли назвать это мечтательностью. Чтобы я ни начинал, всегда надеюсь на какой-то светлый исход, на то, что судьба подкинет мне хороших людей. Но, естественно, это не всегда получается. Я мечтатель, но не живу в грезах. А Чэнс существует в своем придуманном мире, который никогда не станет реальностью. Мечты – это хорошо, но для мужчины они в первую очередь должны быть целью.
Подготовка к этой роли как-то отличалась от ваших предыдущих работ?

У меня нет какой-то определенной системы подготовки, есть какие-то элементы, ведь в каждом спектакле разные требования. Если придется бегать, скакать и прыгать, то нужно размяться, если кричать и быстро разговаривать, то поработать над речью. Но это техника. А в духовном плане у меня происходит внутренняя настройка: собираюсь с мыслями, вспоминаю задачи, выстраиваю определенную дистанцию, где рассчитываю, сколько потребуется сил, что нужно донести до зрителя, какую палитру эмоций переживет мой персонаж и в связи с чем.
Значит, можно сказать, что вы каждый раз по-разному готовитесь?

Конечно, способ-то один, грубо говоря, собрать в голове все факты, но разные смыслы. И когда ты о них задумываешься, то мозг по-разному соответственно работает. У меня нет определенных ритуалов, например, закрыться где-то и проговорить сто тысяч раз «сладкоголосая птица юности».
Одна из героинь спектакля – Александра дель Лаго – боится оказаться невостребованной актрисой и не может проститься с голливудской жизнью. А вы когда-нибудь размышляли о том, что когда-то придется уйти со сцены?

Я задумывался об этом, мы же разные ситуации в жизни проецируем. Возможно, по каким-то веским и серьезным причинам я смогу, допустим, поменять театр, этого не отрицаю, всякое бывает. Но чтобы вообще уйти из этой профессии, надеюсь, такого не случится.
Я слышала, что вы очень хотите сняться в кино, чем оно для вас интересно?

Кино – это новая грань того чем я занимаюсь. К тому же, что важно, это еще и способ самореализации. И думаю, если не попробую себя в этом плане, то через двадцать лет пожалею. А вообще кинематограф для меня – некий способ остановить мгновение. Снимусь я сегодня в фильме, и там мне всегда будет тридцать три года. Поэтому это своеобразный способ если не бессмертия, то долгожительства. Театр это все-таки сиюминутная вещь. Да, тебе аплодируют, но пройдут годы, тебя забудут.
А вы что-нибудь делаете для того, чтобы попасть на киноэкраны?

Пока ничего, кроме того, что развиваю свой Instagram. Это мое своеобразное портфолио, и для кино в том числе. Грубо говоря, моя визитная карточка, которую кто хочет, тот смотрит.
Вы этим занимаетесь, чтобы вас заметили?

Не думаю. В первую очередь для меня – это еще одно маленькое творчество. Снимать видеоролики, искать интересные кадры, их обрабатывать, благодаря этому происходит развитие вкуса. Радует, что ты не лежал на диване, а что-то придумал, кого-то позвал, всех зарядил эмоциями. Мне это интересно, у меня вроде бы что-то получается. Я трачу на это много времени и вкладываю частичку своей души. Монтаж минутного видео занимает около трех часов, потому что я тщательно продумываю все до мелочей. Но не считаю это чем-то великим. Конечно, лучше потратить время на что-то созидательное: посадить дерево, построить дом, но мне кажется, когда я посажу дерево, оно тоже попадет в Instagram. Ко всему прочему это еще и летопись моей жизни. Если раньше мы показывали гостям фотоальбомы, то сейчас, когда человек уже видел твои фото, с ним можно заняться другими интересными вещами. Кстати, я сам иногда пересматриваю ленту, вспоминаю, каким я был. Любопытно наблюдать, как ты меняешься. И наконец это еще и средство профессиональной коммуникации. Мне часто звонят люди по поводу каких-то съемок или работы и говорят, что заинтересовались, именно посмотрев мой Instagram.
А смогли бы вы ради кино совсем уйти из театра?

Мне кажется, нет. Единственный вариант, если я бесконечно буду сниматься. Иначе без театра как минимум скучно, сцена – это диагноз, и у актера всегда будет желание на нее выйти. И опять же у меня возникнет чувство чего-то недостающего. Если вопрос состоит в том, смог ли бы? Наверное, смог. Хотел бы? Нет! Поэтому постарался бы совмещать эти две стези.
Как-то вы сказали, что есть роль, которую очень хотите сыграть, – это Виктор Зилов в «Утиной охоте» Вампилова. Чем именно она вас привлекает?

Я думаю, это очень сложный персонаж, противоречивый по отношению к себе и к социуму, в нем очень много борьбы и каких-то животных вещей. И конечно, это интересно сыграть, как я уже говорил – чем больше трудностей, тем увлекательней. Людям нравятся сложные вещи: смартфоны, компьютеры, машины. Так и с характерами. Если в персонаже целый калейдоскоп эмоций, то его захочется сыграть. Неважно – плохой он или хороший.
Кстати, в одном из интервью вы упоминали, что хотите сыграть именно отрицательного персонажа.

Это уже уходит. Я так говорил, потому что слишком много играл каких-то «светлячков», от этого стало скучно. А сейчас, я понимаю, что мне абсолютно без разницы, каких персонажей играть, будь это главная роль или второго плана, даже эпизод. Если мой герой способен остановить кого-то или привнести в спектакль какую-то свою атмосферу, которая изменит ход событий или повлияет на какого-то конкретного человека, то мне это нравится. Мне интересно играть личностей.
Владимир Дербенцев: о юности и еще немного о спектакле
На обсуждении спектакля один из зрителей задал вопрос «Почему же у пьесы такое название?». Как бы вы ответили на него?

Пьеса писалась в то время, когда молодым людям было очень сложно всего добиваться: надо было иметь или богатых родителей, или невероятный талант. А у такого среднего парня, каким является Чэнс, нет возможностей чего-то добиться. Да, он звезда в своем городе. Но в его планах успех в масштабах страны. И в этих масштабах он совсем не особенный.
И пьеса как раз про то, как молодым сложно занять свое место. В юности перед нами открыты все дороги и есть масса возможностей проявить себя. Но стоит пройти какому-то времени, и очарование юности теряется.
В спектакле есть момент, когда Принцесса Космонополис спрашивает Чэнса: «А ты красив?», и он отвечает: «Когда-то я считался лучшим в этом городе». Но сейчас он уже не лучший, теперь есть Флай – следующий Чэнс Уэйн этого города. Он так же смазлив, так же хорош собой, и может чего-то добьется. А Чэнс уже упустил свой шанс. Ему не хватило сил, энергии и таланта. Да, он был талантлив, но только в своих глазах и в глазах жителей города, которые ничего другого и не видели.
Недаром на афише спектакля изображена мертвая птица, которая отжила свой век, а не юный птенчик, которым все радостно любуются.

В финале звучит цитата Николая Островского. Чем, по-вашему, вызвано такое слияние текстов? Ведь в оригинале пьесы звучат не менее пронзительные и важные слова. Так почему же все-таки Островский?

Когда мы услышали это в первый раз, у нас был культурологический шок и полнейшее непонимание. А у артиста есть такое качество – если он не понимает, зачем он это говорит, он никогда не скажет это внятно и так, чтобы ему поверил зритель. И первое время Екатерина Боброва, играющая Вайолет, которая и произносит данную цитату, из-за этого непонимания говорила ее смешно и даже нелепо. А потом Андреас как-то объяснил Кате что это и для чего.
Но зрителю, возможно, не стоит задумываться – для чего была использована именно эта цитата и почему: потому что мы в России или потому что время такое. Может быть, надо просто понять – работает она на уровне чувств или нет. Несмотря на то, что немецкий театр в первую очередь адресован голове и разуму, я стойко убежден, что спектакль должен попадать в сердце, в душу и пробуждать какие-то порывы. И для меня важнее, если эта цитата Островского в зрителе что-то рождает.
Например, у нас в конце спектакля «Любовь людей» Д. Богославского есть момент, где мы выходим и плюемся водой. На первом обсуждении один из критиков спросил у зрителей: «А вам понравилось?». Кто-то ответил: «Да, это было круто. Я ничего не поняла, но это так завораживает». Ну и зачем тогда объяснять? Мы, артисты, внутренне оправдываем, что мы делаем. Физиологически мы просто набираем в рот воды и плюемся. Все. Смысл в этом есть, но надо ли каждый раз объяснять, что это за символ?
Мы ведь занимаемся не театральной критикой, не разбором символов, заложенных автором. Мы воспринимаем спектакль как целое. И тогда основной вопрос – попадает спектакль, вспоминаешь ли ты о нем или после выхода из театра ничего у тебя не осталось ни в голове, ни в сердце. Только такими категориями важно рассуждать.
Над материалом работали:
члены пресс-клуба театра «Глобус»
Александра Железных
Лилия Сидорова
Кристина Бердникова
Дарья Довгаль
Кирилл Демидов
© Новосибирский академический молодежный театр «Глобус»
2017 год
Made on
Tilda